На той же верёвке

Я помню свою студенческую жизнь как полу-голодное время, занятое в основном лекциями, лабораторными работами, курсовыми проектами и подготовкой к экзаменам.  Семья мне помогать практически не могла, отец только вышел на пенсию, а мать всю свою жизнь была домохозяйкой.  Мой старший брат, который только начал работать на Дальнем Востоке, помогал мне, но этого всё равно не хватало.  Поэтому я всё время был в поиске дополнительного заработка. Я занимался репетиторством, делал чьи-то задания, делал чертежи, плакаты, иллюстрации к докладам, защитам диссертаций, подрабатывал грузчиком, разнорабочим и т.д.  Но, пожалуй, самой запомнившейся из всех моих работ была работа проводника на Транс-Сибирской магистрали.

Это было летом 1967 г. Транс-Сибирская железная дорога начинается в Москве и проходит через всю южную Россию до Владивостока, а затем на север до морского порта Находка, что по протяжённости составляет приблизительно 9500  километров, т.е. это в два раза больше чем от Нью-Йорка до Сан-Франциско.  Поездка туда и обратно составляла 15 дней.  Не знаю как сейчас, но в то время поезд на Транс-Сибирской магистрали был совершенно особое место.

Во-первых, на поезде отсутствовала милиция.  Это не означало, что процветала абсолютная анархия, дебошира всегда можно было ссадить, но этим дело, как правило, и заканчивалось.  Поезд практически без каких-либо средств связи, мчался через различные области, временные зоны, вдали от центральной власти, и поэтому было практически невозможно применить общий закон и систему наказаний к людям, которые входили на одной остановке, оставались в течение нескольких часов или нескольких дней, выходили на другой остановке, и растворялись в огромной пространстве, которое зовётся Россия.  Это давало людям ощущение безнаказанности, и я не помню даже одну поездку без изнасилования или убийства, и, как правило, без каких-либо последствий для провонарушителя.  Вторым фактором была анонимность присутствия.  Hикто в поезде не знал случайного попутчика до того, и скорее всего никогда не встретит в будующем, и это провоцировало людей быть более откровенными в разговоре.

На одной из коротких остановок, где-то в районе Забайкалья, коренастый мужчина в возрасте около  тридцати лет, с вещевым мешком  времён Второй мировой войны, подошел ко мне и спросил, не могу ли я предоставить ему отдельное купе.  Это была странная просьба, обычно с такой просьбой обращается пара, но женщины рядом не было.  На мой вопросительный взгляд он ответил: “Хочется побыть одному”.  Я внимательно посмотрел на него, он был похож на типичного русского из рабочего класса, и все в нем,- его одежда, его заскорузлые руки, речь, запах говорило мне, что для него это непозволительная роскошь.  Но у меня было свободное купе и его манера говорить и держаться располагала к доверию.  Я спросил его о месте назначения, он назвал небольшой городок примерно в трёх часах езды; в этом регионе контроллеры были очень редки, и я решил рискнуть.

Как я уже говорил раньше, поезд не имел никаких средств связи кроме радио, которое было в купе у бригадира и которое работало только вблизи крупных городов, а также между приближающимися поездами.  После каждой большой остановки листок бумаги передавался через весь состав, в котором каждый проводник указывал количества свободных мест в его вагоне.  Эта информация передавалась на следующую большую станцию с промежуточных остановок, вероятно телеграфом или по телефону.  Малые станции, как правило, не имели информацию о наличии спальных и сидячих мест; поэтому они продавали сидячие билеты, которые, при наличии мест, в поезде можно было превратить в спальные или купейные.  Все это создавало неразбериху, и никто точное количество пассажиров и свободных мест в поезде не знал, что и было основным источником дохода для бригады проводников.

Бригада была организована как классическая мафиозная группа.  Бригадир был боссом и получал свою долю от каждого вагона и в свою очередь делился с нужными людьми.  Взамен он предоставлял ценную информацию об инспекторах, которые только что сели в поезд, или в ближайшее время сядут, улаживал конфликтные ситуации и так далее.  Он знал систему и был полномочным представитем власти на поезде, как капитан на корабле.

Я поместил пассажира в отдельное купе и пошел делать свои регулярные обязанности: уборка, разноска чая, объявление остановок, и так далее.  Всякий раз, когда я проходил мимо, я бросал быстый взгляд на моего пассажира.  Несмотря на его желание побыть одному он оставил дверь купе открытой.  Вскоре на столике появилась бутылка водки, буханка ржаного хлеба и видавшая виды алюминивая кружка, которая была распространена среди солдат Второй мировой войны.

Когда я в очередной раз проходил мимо купе моего пассажира, я невольно остановился завороженный почти традиционной картиной русских художников: рабочий человек за столом с недопитой бутылкой водки, мятой алюминиевой кружкой и краюхой хлеба.  Я мысленно перенес картину на холст, быстро движущихся фон создавал ощущение победы традиций над течением времени, и мне понравилась эта аллегория.

-Чего стоишь? Заходи! Дружелюбно сказал мой пассажир и поманил рукой.  Любопытство взяло вверх, я зашёл.

-Садись.

-Выпьешь?

-Нет, не могу.

-Ну, понятно. На работе…

Несмотря на значительное количество випитого он не выглядил пьяным.  Он несколько раз очень внимательно посмотрел на меня и, после короткой паузы, наклонившись ко мне сказал: “Такие вот дела, браток, папаню то своего я повесил”, сказал он с ударением на “повесил”.  После чего глубоко вздохнул и закончил: “Вот так то”.    И, потянулся за бутылкой.  Я, обеспокоенный, что его развезёт и мне потом с ним не справиться взял бутылку и сказал:

-Давай так. Это твоя бутылка и я тебе её отдам, но перед остановкой.

Он ничего не сказал, но возражать не стал.

-Так чего-ж вы не поделили?

-Не поделили?  Сволочь он был!

Дальше шёл сумбурный рассказ о его житие которое я вкратце изложу своими словами.  Он был единственным ребёнком в семье.  Его мать из семьи сосланных “кулаков”, осталась сиротой, жила у тётки, пока не вышла замуж.  Он с берущей за душу теплотой и любовью рассказывал о матери, с массой трогательных деталей, часто повторяя: “Святая, святая была”.

Отца до войны он не помнил.  Отец прошёл всю войну, вернулся под самый конец, но без части ноги.  Работал трактористом.  Человек он был крайне невежественный, но главное, был очень груб с матерью и сыном.  Особенно когда выпивал, а пил он часто и по многу.  Будучи выпивши говорил: “Ты маменькин сыночек, и я из тебя человека сделаю”.  Побои были нормой жизни и мать с сыном часто должны были прятаться от побоев у соседей или в хлеву тесно прижавшись друг к другу.

Неблагополучные семьи есть везде.  Не знаю как сейчас, но в Cоветской России, как я помню, ситуация была ужасная в силу своей неразрешимости.  Дело в том что здесь в большинстве случаев можно уйти.  В Cоветской России это было невозможно, крестьяне реально были государственными крепостными, они не могли свободно перемещаться.  А в городах существовала прописка (адрес места жительства), каждый человек мог жить только там где он прописан, и место жительства  указывалось в паспорте.  То есть, если член семьи или сосед оказывался мерзавец и физическая сила была на его стороне, то деваться было некуда.

Этот кошмар продолжался до тех пор пока сын не подрос.  И когда однажды отец в пьяном угаре в очередной раз решил показать кто в доме хозяин, сын повалил его на пол, и топором отрубил часть деревянной ноги, пригрозив, что в следующий раз сделает тоже самое, но уже с настоящей ногой.  В доме воцарил покой, но ненависть осталась.

Шли годы.  Он ушёл в армию, вернулся, устроился на работу в городе, там же женился.  Очень хотел взять мать к себе, но никакой возможности не было, сам с женой и ребёнком ютился в одной комнате разделённой двумя шифонерами с родителями жены.  Мать от безысходности не выдержала и удавилась.

– Так, я его на той же верёвке повесил.  И смотря в окно со злобой добавил: “Что б он сдох!”

Поезд продолжал свой путь.  Было начало осени, места там удивительно живописные, и мне подумалось, как же так это может быть, что бы среди этакой красоты было столько мерзости и горя.